Франческо Петрарка

Франческо Петрарка "На Смерть Мадонны Лауры"

CCLXV

Безжалостное сердце, дикий нрав
Под нежной, кроткой, ангельской личиной
Бесславной угрожают мне кончиной,
Со временем отнюдь добрей не став.

При появленье и при смерти трав,
И ясным днем, и под луной пустынной
Я плачу. Жребий мой тому причиной,
Мадонна и Амур. Иль я не прав?

Но я отчаиваться не намерен
Я знаю малой капли образец,
Точившей мрамор и гранит усердьем.

Слезой, мольбой, любовью, я уверен,
Любое можно тронуть из сердец,
Покончив навсегда с жестокосердьем.

CCLXVI

Синьор, я вечно думаю о Вас,
И к Вам летит мое любое слово;
Моя судьба (о, как она сурова!)
Влечет меня и кружит каждый час.

И жар любви все так же не угас -
Я жду давно конца пути земного,
Два светоча я призываю снова,
Как призывал их прежде много раз.

Мой господин, моя благая Донна,
Свободы мне на свете больше нет,
Собою сам навеки я наказан:

Зеленый Лавр - и гордая Колонна, -
К одной прикован я пятнадцать лет,
К другому - восемнадцать лет привязан.

CCLXVII

Увы, прекрасный лик! Сладчайший взгляд!
Пленительность осанки горделивой!
Слова, что ум, и дикий, и кичливый,
Смиряя, мощным жалкого творят!

Увы и нежный смех! Пускай пронзят
Его струи - была бы смерть счастливой!
Дух царственный, не в поздний век и лживый
Ты властвовал бы, высоко подъят.

Пылать мне вами и дышать мне вами:
Весь был я ваш; и ныне, вас лишенный,
Любую боль я б ощутил едва.

Вы полнили надеждой и мечтами
Разлуки час с красой одушевленной:
Но ветер уносил ее слова.

CCLXIX

Повержен Лавр зеленый. Столп мой стройный
Обрушился. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный

Где тень найду, скиталец беспокойный?
Отраду где? Где сердца гордый мир?
Все смерть взяла. Ни злато, ни сапфир,
Ни царский трон - мздой не были б достойной

За дар двойной былого. Рок постиг!
Что делать мне? Повить чело кручиной -
И так нести тягчайшее из иг.

Прекрасна жизнь - на вид. Но день единый, -
Что долгих лет усильем ты воздвиг, -
Вдруг по ветру развеет паутиной.

CCLXXI

Горящий узел, двадцать один год
За часом час меня сжимавший яро,
Рассекла смерть, - не знал я злей удара;
Но человек с печали не умрет.

Опять Амур мне воли не дает:
Другой силок в траве - и, сердцу кара,
Вновь искра разожгла огонь пожара
Так, что с трудом сыскал бы я исход.

Не помоги мне опытностью сила
Бывалых бед, сгорел бы я, сраженный,
Мгновенно вспыхнув, словно сук сухой.

Вторично смерть меня освободила,
Расторгнут узел, огнь угас, сметенный,
Пред ней и сила - в прах, и дар прямой.

CCLXXII

Уходит жизнь - уж так заведено, -
Уходит с каждым днем неудержимо,
И прошлое ко мне непримиримо,
И то, что есть, и то, что суждено.

И позади, и впереди - одно,
И вспоминать, и ждать невыносимо,
И только страхом Божьим объяснимо,
Что думы эти не пресек давно.

Все, в чем отраду сердце находило,
Сочту по пальцам. Плаванью конец:
Ладье не пересилить злого шквала.

Над бухтой буря. Порваны ветрила,
Сломалась мачта, изнурен гребец,
И путеводных звезд как не бывало.

CCLXXIII

Зачем, зачем даешь себя увлечь
Тому, что миновалось безвозвратно,
Скорбящая душа? Ужель приятно
Себя огнем воспоминаний жечь?

Умильный взор и сладостная речь,
Воспетые тобой тысячекратно,
Теперь на небесах, и непонятно,
Как истиною можно пренебречь.

Не мучь себя, былое воскрешая,
Не грезой руководствуйся слепой,
Но думою, влекущей к свету рая, -

Ведь здесь ничто не в радость нам с тобой,
Плененным красотой, что, как живая,
По-прежнему смущает наш покой.

CCLXXIV

Покоя дайте мне, вы, думы злые:
Амур, Судьба и Смерть - иль мало их? -
Теснят повсюду, и в дверях моих,
Пусть мне и не грозят бойцы иные.

А сердце, - ты, как и во дни былые,
Лишь мне ослушно, - ярых сил каких
Не укрываешь, быстрых и лихих
Врагов моих пособник, не впервые?

В тебе Амур таит своих послов,
В тебе Судьба все торжества справляет,
И Смерть удар свой рушит надо мною -

Разбить остаток жизни угрожает;
В тебе и мыслям суетнейшим кров;
Так ты одно всех бед моих виною.

CCLXXV

Глаза мои! - зашло то солнце, за которым
В нездешние края пора собраться нам...
Мы снова будем с ним, - оно заждалось там, -
Горюет, судит нас по нашим долгим сборам...

О слух мой - к ангельским теперь приписан хорам
Тот голос, более понятный небесам.
Мой шаг! - зачем, за той пускаясь по пятам,
Что окрыляла нас, ты стал таким нескорым?

Итак, зачем вы все мне дали этот бой?
Не я причиною, что убежала взгляда,
Что обманула слух, что отнята землей, -

Смерть - вот кого хулить за преступленье надо!
Того превознося смиренною хвалой,
Кто разрешитель уз, и после слёз - отрада.

CCLXXVI

Лишь образ чистый, ангельский мгновенно
Исчез, великое мне душу горе
Пронзило - в мрачном ужасе, в раздоре.
Я слов ищу, да выйдет боль из плена.

Она в слезах и пенях неизменна:
И Донна знает, и Амур; опоре
Лишь этой верит сердце в тяжком споре
С томленьями сей жизни зол и тлена.

Единую ты, Смерть, взяла так рано;
И ты, Земля, земной красы опека,
Отныне и почиющей охрана, -

Что ты гнетешь слепого человека?
Светил любовно, нежно, осиянно
Свет глаз моих - и вот угас до века.

CCLXXVII

Коль скоро бог любви былой завет
Иным наказом не заменит вскоре,
Над жизнью смерть восторжествует в споре, -
Желанья живы, а надежда - нет.

Как никогда, страшусь грядущих бед,
И прежнее не выплакано горе,
Ладью житейское терзает море, И ненадежен путеводный свет.

Меня ведет мираж, а настоящий
Маяк - в земле, верней, на небесах,
Где ярче светит он душе скорбящей,

Но не глазам, - они давно в слезах,
И скорбь, затмив от взора свет манящий,
Сгущает ранний иней в волосах.

CCLXXVIII

Она во цвете жизни пребывала,
Когда Амур стократ сильнее нас,
Как вдруг, прекрасна без земных прикрас,
Земле убор свой тленный завещала.

И вознеслась горе без покрывала, -
И с той поры я вопрошал не раз:
Зачем не пробил мой последний час -
Предел земных и вечных дней начало,

С тем чтобы радостной души полет
За ней, терзавшей сердце безучастьем,
Освободил меня от всех невзгод?

Однако свой у времени отсчет...
А ведь каким бы это было счастьем -
Не быть в живых сегодня третий год!

CCLXXIX

Поют ли жалобно лесные птицы,
Листва ли шепчет в летнем ветерке,
Струи ли с нежным рокотом в реке,
Лаская брег, гурлят, как голубицы, -

Где б я ни сел, чтоб новые страницы
Вписать в дневник любви, моей тоске
Родные вздохи вторят вдалеке,
И тень мелькнет живой царицы.

Слова я слышу... "Полно дух крушить
Безвременно печалию, - шепнула, -
Пора от слез ланиты осушить!

Бессмертье в небе грудь моя вдохнула,
Его ль меня хотел бы ты лишить?
Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула".

CCLXXX

Не знаю края, где бы столь же ясно
Я видеть то, что видеть жажду, мог
И к небу пени возносить всечасно,
От суеты мирской, как здесь, далек;

Где столько мест, в которых безопасно
Вздыхать, когда для вздохов есть предлог, -
Должно быть, как на Кипре ни прекрасно,
И там подобный редкость уголок.

Все полно здесь к любви благоволенья,
Все просит в этой стороне меня
Хранить любовь залогом утешенья.

Но ты, душа в обители спасенья,
Скажи мне в память рокового дня,
Что мир достоин моего презренья.

CCLXXXI

Как часто от людей себя скрываю -
Не от себя ль? - в своей пустыне милой
И слезы на траву, на грудь роняю,
Колебля воздух жалобой унылой!

Как часто я один мечту питаю,
Уйдя и в глушь, и в тень, и в мрак застылый,
Ее, любовь мою, ищу и чаю,
Зову от властной смерти всею силой!

То - нимфа ли, богиня ли иная -
Из ясной Сорги выходя, белеет
И у воды садится, отдыхая;

То, вижу, между сочных трав светлеет,
Цветы сбирая, как жена живая,
И не скрывает, что меня жалеет.

CCLXXXII

Ты смотришь на меня из темноты
Моих ночей, придя из дальней дали:
Твои глаза еще прекрасней стали,
Не исказила смерть твои черты.

Как счастлив я, что скрашиваешь ты
Мой долгий век, исполненный печали!
Кого я вижу рядом? Не тебя ли,
В сиянии нетленной красоты

Там, где когда-то песни были данью
Моей любви, где плачу я, скорбя,
Отчаянья на грани, нет - за гранью?

Но ты приходишь - и конец страданью:
Я различаю по шагам тебя,
По звуку речи, лику, одеянью.

CCLXXXIII

Ты красок лик невиданный лишила,
Ты погасила, Смерть, прекрасный взгляд,
И опустел прекраснейший наряд,
Где благородная душа гостила.

Исчезло все, что мне отрадно было,
Уста сладкоречивые молчат,
И взор мой больше ничему не рад,
И слуху моему ничто не мило.

Но, к счастью, утешенье вновь и вновь
Приносит мне владычица моя -
В другие утешенья я не верю.

И если б свет и речь Мадонны я
Мог воссоздать, внушил бы я любовь
Не то что человеку - даже зверю.

CCLXXXIV

Столь краток миг, и дума столь быстра,
Которые почиющую в Боге
Являют мне, что боль сильней подмоги;
Но счастлив я - судьба ко мне добра.

Амур, все тот же деспот, что вчера,
Дрожит, застав Мадонну на пороге
Моей души: черты ее не строги,
И роковою негой речь щедра.

Величественной госпожой, живая,
Она вступает в сердце - и тогда
Оно светлеет, вновь открыто свету.

И ослепленная душа, вздыхая,
Ликует: "О великий час, когда
Твой взор открыл пред ней дорогу эту!"

CCLXXXV

Не слышал сын от матери родной,
Ни муж любимый от супруги нежной
С такой заботой, зоркой и прилежной,
Преподанных советов: злой виной

Не омрачать судьбы своей земной -
Какие, малодушный и мятежный,
Приемлю я от той, что, в белоснежный
Одета свет, витает надо мной

В двойном обличье: матери и милой.
Она трепещет, молит и горит,
К стезе добра влечет и нудит силой -

И, ей подвигнут, вольный дух парит;
И мир мне дан с молитвой легкокрылой,
Когда святая сердцу говорит.

CCLXXXVI

Коль скоро вздохов теплую волну,
Знак милости ко мне моей богини,
Что пребывает на земле поныне,
Ступает, любит, если верить сну,

Я описать сумел бы, не одну
Зажгла бы душу речь о благостыне,
Сопутствующей мне в земной пустыне, -
А вдруг назад иль влево поверну.

На истинный, на правый путь подьемлет
Меня призыв ее благой и нежный,
И я, высоким попеченьем горд,

К совету преклоняю слух прилежный,
И если камень ей при этом внемлет,
И он заплачет, как бы ни был тверд.

CCLXXXVII

Сеннуччо мой! Страдая одиноко,
Тобой покинут, набираюсь сил:
Из тела, где плененным, мертвым был,
Ты, гордый, поднялся в полет высоко.

Два полюса зараз объемлет око,
Дугообразный плавный ход светил;
Зришь малость, что наш кругозор вместил,
Раз за тебя, скорблю не столь глубоко.

Скажи, прошу усердно, в третьей сфере
Гвиттоне, Чино, Данту мой поклон -
И Франческино; прочим - в равной мере.

А Донне передай, сколь удручен,
Живу в слезах; тоска, как в диком звере;
Но дивный лик, святыня дел - как сон.

CCLXXXVIII

Моих здесь воздух полон воздыханий;
Нежна холмов суровость вдалеке;
Здесь рождена державшая в руке И сердце - зрелый плод, и цветик ранний;

Здесь в небо скрылась вмиг - и чем нежданней,
Тем все томительней искал в тоске
Ее мой взор; песчинок нет в песке,
Не смоченных слезой моих рыданий.

Нет здесь в горах ни камня, ни сучка,
Ни ветки или зелени по склонам,
В долинах ни травинки, ни цветка;

Нет капельки воды у ручейка,
Зверей нет диких по лесам зеленым,
Не знающих, как скорбь моя горька.

CCLXXXIX

Свой пламенник, прекрасней и ясней
Окрестных звезд, в ней небо даровало
На краткий срок земле; но ревновало
Ее вернуть на родину огней.

Проснись, прозри! С невозвратимых дней
Волшебное спадает покрывало.
Тому, что грудь мятежно волновало,
Сказала "нет" она. Ты спорил с ней.

Благодари! То нежным умиленьем,
То строгостью она любовь звала
Божественней расцвесть над вожделеньем.

Святых искусств достойные дела
Глаголом гимн творит, краса - явленьем:
Я сплел ей лавр, она меня спасла!

CCXC

Как странен свет! Я нынче восхищен
Тем, что вчера претило; вижу, знаю,
Что муками я счастья достигаю,
А за борьбой короткой - вечный сон.

Обман надежд, желаний, - кто влюблен,
Тот сотни раз испил его до краю.
С той радость как ущерб я постигаю,
Чей нынче в небе дух, прах - погребен.

Амур слепой, ум злостный - все сбивало
Меня с пути, я влекся дикой силой
Туда, где смерть меня одна ждала.

Благословенна ты, что, берег милый
Мне указав, надеждой обуздала
Пыл буйной страсти - и меня спасла.

CCXCI

На землю златокудрая Аврора
Спускается с небесной высоты,
И я вздыхаю с чувством пустоты:
"Лаура - там". И мыслям нет простора.

Титон, ты знаешь каждый раз, что скоро
Сокровище свое получишь ты,
Тогда как мне до гробовой черты
Любезным лавром не лелеять взора.

Счастливый! Чуть падет ночная тень,
Ты видишь ту, что не пренебрегла
Почтенными сединами твоими.

Мне полнит ночь печалью, мраком - день
Та, что с собою думы увлекла,
Взамен оставя от себя лишь имя.

CCXCII

Я припадал к ее стопам в стихах,
Сердечным жаром наполняя звуки,
И сам с собою пребывал в разлуке:
Сам - на земле, а думы - в облаках.

Я пел о золотых ее кудрях,
Я воспевал ее глаза и руки,
Блаженством райским почитая муки,
И вот теперь она - холодный прах.

А я без маяка, в скорлупке сирой
Сквозь шторм, который для меня не внове,
Плыву по жизни, правя наугад.

Да оборвется здесь на полуслове
Любовный стих! Певец устал, и лира
Настроена на самый скорбный лад.

CCXCIII

Коль скоро я предвидеть был бы в силе
Успех стихов, где я вздыхал о ней,
Они росли бы и числом скорей
И большим блеском отличались в стиле.

Но Муза верная моя в могиле, -
И, продолженье песен прежних дней,
Не станут строфы новые светлей,
Не станут благозвучнее, чем были.

Когда-то не о славе думал я,
Но лишь о том мечтал, чтоб каждый слог
Биеньем сердца был в составе слова.

Теперь бы я творить для славы мог,
Но не бывать тому: любовь моя
Зовет меня - усталого, немого.

CCXCIV

Она жила во мне, она была жива,
Я в сердце жалкое впустил ее - синьору.
Увы, все кончено. Где мне найти опору?
Я мертв, а ей дано бессмертье божества.

Душе ограбленной утратить все права,
Любви потерянной скитаться без призору,
Дрожать от жалости плите надгробной впору,
И некому их боль переложить в слова.

Их безутешный плач извне услышать трудно,
Он глубоко во мне, а я от горя глух,
И впредь мне горевать и впредь страдать от ран.

Воистину мы прах и сиротливый дух,
Воистину - слепцы, а жажда безрассудна,
Воистину мечты в себе таят обман.

CCXCV

Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз
Они лишь об одном предмете толковали:
"Она корит себя за наши все печали,
Она тревожится и думает о нас".

Надежды этой луч и ныне не погас:
Она внимает мне из поднебесной дали
С тех пор, как дни ее земные миновали,
С тех пор, как наступил ее последний час.

Счастливая душа! Небесное созданье!
Чудесная краса, которой равных нет! -
Она в свой прежний рай вернулась, где по праву

Блаженство ей дано за все благодеянья!
А здесь, в кругу живых, ее безгрешный свет
И жар моей любви ей даровали славу.

CCXCVI

Я прежде склонен был во всем себя винить,
А ныне был бы рад своей былой неволе
И этой сладостной и этой горькой боли,
Которую сумел потайно сохранить.

О Парки злобные! Вы оборвали нить
Единственной судьбы, столь милой мне в юдоли,
У золотой стрелы вы древко раскололи,
А я для острия был счастлив грудь открыть.

Когда она жила, мой дух отверг свободу,
И радости, и жизнь, и сладостный покой,
Все это обрело и смысл и образ новый.

Напевам, сложенным кому-нибудь в угоду,
Я стоны предпочел во имя той, одной,
И гибельный удар, и вечные оковы.

CCXCVII

В ней добродетель слиться с красотою
Смогли в столь небывалом единенье,
Что в душу к ней не занесли смятенья,
Не мучили присущей им враждою.

Смерть разделила их своей косою:
Одна - навеки неба украшенье,
В земле - другая. Кротких глаз свеченье
Поглощено могилой роковою.

Коль вслед любви, почиющей во гробе,
Ее устам, речам, очам (фиалам
Небесным, что досель мой дух тревожат)

Отправиться - мой час пока не пробил,
То имени блаженному, быть может,
Я послужу еще пером усталым.

CCXCVIII

Оглядываюсь на года былого:
Их бег мои развеял помышленья,
Смел пламень леденящего горенья,
Смел след покоя, горького и злого.

Любовным снам я не поверю снова:
Разбиты оба жизни утоленья:
То - в небесах, а то - добыча тленья;
Приятью мук утрачена основа.

Я потрясен и зрю себя столь нищим,
Что в зависть мне нижайшая судьбина:
Сам пред собой я в жалости и страхе.

Звезда моя! Судьба моя! Кончина -
И белый день над жалким пепелищем!
Низринут вами, я лежу во прахе.

CCXCIX

Где ясное лицо, чей взгляд мне был приказом? -
Я следовал за ним всему наперекор.
Где озаряющий мою дорогу взор,
Две путевых звезды, подобные алмазам?

Где благочестие, где знание и разум,
Где сладостная речь и тихий разговор?
Где чудо красоты, чей образ с давних пор
Преследовал, и влек, и удалялся разом?

Где ласковая сень высокого чела,
Дарившая в жару дыхание прохлады,
И мысль высокую, и обаянье грез?

Где та, что за руку мою судьбу вела?
Мир обездоленный лишен своеи услады,
И взор мой горестный, почти слепой от слез.

CCC

Завидую тебе, могильный прах, -
Ты жадно прячешь ту, о ком тоскую, -
Ты отнял у меня мою благую,
Мою опору в жизненных боях.

Завидую вам, духи, в небесах,
Вы приняли подругу молодую
В свой светлый круг, которого взыскую,
И отказали мне в ее лучах.

Завидую, в блаженной их судьбе,
Тем избранным, что созерцают ныне
Святой и тихий блеск ее чела.

Завидую, Врагиня-Смерть, тебе, -
Ты жизнь ее в предел свой унесла,
Меня ж оставила в земной пустыне.

CCCI

Дол, полный звуков пеней повторенных,
Река, где токи есть моей слезницы;
Лесные звери, стаи вольной птицы
И рыбок, пленниц берегов зеленых;

Струи моих вздыханий воспаленных;
Мест, милых мне, обидные границы;
Холмов, теперь досадных, вереницы,
Где ждет Амур, как прежде, дум влюбленных, -

Ваш вид все тот же, что давно мне ведом,
Но я не тот: где радостью все было,
Живут во мне безмерные страданья.

Тут счастье зрел воочью. Прежним следом -
Туда, где бестелесной воспарила,
Отдав земле всю роскошь одеянья.

CCCII

Восхитила мой дух за грань вселенной
Тоска по той, что от земли взята;
И я вступил чрез райские врата
В круг третий душ. Сколь менее надменной

Она предстала в красоте нетленной!
Мне руку дав, промолвила: "Я та,
Что страсть твою гнала. Но маета
Недолго длилась, и неизреченный

Мне дан покой. Тебя лишь возле нет, -
Но ты придешь, - и дольнего покрова,
Что ты любил, будь верен; я - твой свет".

Что ж руку отняла и смолкла словом
Ах, если б сладкий все звучал привет,
Земного дня я б не увидел снова!

CCCIII

Амур, что был со мною неразлучен
На этих берегах до неких пор
И продолжал со мной, с волнами спор,
Который не был никому докучен;

Зефир, цветы, трава, узор излучин,
Холмами ограниченный простор,
Невзгод любовных порт под сенью гор,
Где я спасался, бурями измучен;

О в зарослях лесных певцы весны,
О нимфы, о жильцы кристальных недр,
Где в водорослях можно заблудиться, -

Услышьте: дни мои омрачены
Печатью смерти. Мир настолько щедр,
Что каждый под своей звездой родится!

CCCIV

Когда любовь, как червь, точила ум
И дух мой жил надеждою подспудной,
Петлистый след искал я, безрассудный,
На гребнях гор, покинув жизни шум.

Не выдержав невзгод, я стал угрюм
И в песнях сетовал на жребий трудный.
Но нужных слов не знал, и дар мой скудный
В те дни невнятно пел смятенье дум.

Под скромным камнем пламень скрыт огромный.
Когда б, стихи слагая, вслед за всеми
Я к старости степенной путь держал,

То слог мой хилый силой неуемной
И совершенством наделило б время -
И камень бы дробился и рыдал.

CCCV

Душа, покинувшая облаченье -
Такого вновь Природе не создать, -
На миг отринь покой и благодать,
Взгляни, печалясь, на мои мученья.

Ты встарь питала в сердце подозренья,
Но заблужденья прежнего печать
Твой взгляд не будет больше омрачать.
Так влей мне в душу умиротворенье!

Взгляни на Соргу, на ее исток -
Меж вод и трав блуждает одиноко,
Кто память о тебе не превозмог.

Но не смотри на город, где до срока
Ты умерла, где ты вошла в мой слог -
Пусть ненавистного избегнет око.

CCCVI

Светило, что направило мой шаг
На верный путь и славы свет явило,
Вступило в круг верховного светила,
И, взят могилой, светоч мой иссяк.

Я диким зверем стал, бегу во мрак,
Мой шаг неверен, сердце боль сдавила,
Глазам, склоненным долу, все постыло,
Пустынен мир, и ум мой миру враг.

Ищу места, где некогда Мадонна
Являлась мне. Светило прежних лет,
Любовь, веди из тьмы мой дух смятенный!

Любимой нет нигде - знакомый след,
Чураясь Стикса глубины бездонной,
Ведет к вершинам, где сияет свет.

CCCVII

Я уповал на быстрые крыла,
Поняв, кому обязан я полетом,
На то, что скромная моя хвала
Приблизится к моим живым тенетам.

Однако если веточка мала,
Ее к земле плоды сгибают гнетом,
И я не мог сказать: "Моя взяла!" -
Для смертных путь закрыт к таким высотам.

Перу, не то что слову, не взлететь,
Куда Природа без труда взлетела,
Пленившую меня сплетая сеть.

С тех пор как завершил Природы дело
Амур, я не достоин даже зреть
Мадонну был, но мне судьба радела.

CCCVIII

Той, для которой Соргу перед Арно
Я предпочел и вольную нужду
Служенью за внушительную мзду,
На свете больше нет: судьба коварна.

Не будет мне потомство благодарно, -
Напрасно за мазком мазок кладу:
Краса любимой, на мою беду,
Не так, как в жизни, в песнях лучезарна.

Одни наброски - сколько ни пиши,
Но черт отдельных для портрета мало,
Как были бы они ни хороши.

Душевной красотой она пленяла,
Но лишь доходит дело до души -
Умения писать как не бывало.

CCCIX

Лишь ненадолго небо подарило
Подлунной чудо - чудо из чудес,
Что снова изволением небес
К чертогам звездным вскоре воспарило.

Любовь стихи в уста мои вложила,
Чтоб след его навеки не исчез,
Но жизнь брала над словом перевес,
И лгали, лгали перья и чернила.

Не покорилась высота стихам,
Я понял, что они несовершенны,
Что тут, увы, отступится любой.

Кто проницателен, представит сам,
Что это так, и скажет: "О, блаженны
Глаза, что видели ее живой!"

CCCX

Опять зефир подул - и потеплело,
Взошла трава, и, спутница тепла,
Щебечет Прокна, плачет Филомела,
Пришла весна, румяна и бела.

Луга ликуют, небо просветлело,
Юпитер счастлив - дочка расцвела,
И землю, и волну любовь согрела
И в каждой Божьей твари ожила.

А мне опять вздыхать над злой судьбою
По воле той, что унесла с собою
На небо сердца моего ключи.

И пенье птиц, и вешние просторы,
И жен прекрасных радостные взоры -
Пустыня мне и хищники в ночи.

CCCXI

О чем так сладко плачет соловей
И летний мрак живит волшебной силой?
По милой ли тоскует он своей?
По чадам ли? Ни милых нет, ни милой.

Всю ночь он будит грусть мою живей,
Ответствуя, один, мечте унылой...
Так, вижу: самих богинь сильней
Царица Смерть! И тем грозит могилой!

О, как легко чарует нас обман!
Не верил я, чтоб тех очей светила,
Те солнца два живых, затмил туман, -

Но черная земля их поглотила.
"Все тлен! - поет нам боль сердечных ран. -
Все, чем бы жизнь тебя ни обольстила".

CCCXII

Ни ясных звезд блуждающие станы,
Ни полные на взморье паруса,
Ни с пестрым зверем темные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,

Ни гости с вестью про чужие страны,
Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жен поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, -

Ничто не тронет сердца моего.
Все погребло с собой мое светило,
Что сердцу было зеркалом всего.

Жизнь однозвучна. Зрелище уныло,
Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне лучше б никогда не видеть было.

CCCXIII

О ней писал и плакал я, сгорая
В прохладе сладостной; ушло то время.
Ее уж нет, а мне осталось бремя
Тоски и слез - и рифм усталых стая.

Взор нежных глаз, их красота святая
Вошли мне в сердце, словно в пашню семя, -
Но это сердце выбрала меж всеми
И в плащ свой завернула, отлетая.

И с ней оно в земле и в горних кущах,
Где лучшую из чистых и смиренных
Венчают лавром, Славой осиянным...

О, как мне отрешиться от гнетущих
Телесных риз, чтоб духом первозданным
И с ней и с сердцем слиться - меж блаженных?

CCCXIV

Душа, свой путь утрат ты предвещала,
В дни радости задумчива, уныла,
Ища среди всего, что в жизни мило,
Покоя от скорбей, точивших жала.

Слова, черты, движенья покрывала
И, с болью, жалости нежданной сила -
Тебе в прозренье это все гласило:
Сей день - последний, счастье миновало.

О бедная душа! О обаянье!
Как мы пылали здесь, где взглядом жил я
Очей - последним, сам того не зная!

Им, двум друзьям вернейшим, поручил я
Сокровищ благороднейших деянье, -
Дум дивный клад и сердце оставляя.

CCCXV

Преполовилась жизнь. Огней немного
Еще под пеплом тлело. Нетяжел
Был жар полудней. Перед тем как в дол
Стремглав упасть, тропа стлалась отлого.

Утишилась сердечная тревога,
Страстей угомонился произвол,
И стал согласьем прежних чувств раскол.
Глядела не пугливо и не строго

Мне в очи милая. Была пора,
Когда сдружиться с Чистотой достоин
Амур, и целомудренна игра

Двух любящих, и разговор спокоен.
Я счастлив был... Но на пути Добра
Нам Смерть предстала, как в железе воин.

CCCXVI

Я гнал войну, я бредил скорой встречей
С покоем, мчался к цели напрямик.
Но брошен вспять - меня в пути настиг
Перст миротворицы противоречий.

Нагрянет вихрь - и тучи гибнут в сече.
Явилась Смерть - и жизнь пресеклась вмиг,
И глаз прекраснейших иссяк родник,
И я томлюсь в тоске нечеловечьей.

Меняют нрав лета и седина.
Подоле во плоти она живи,
От сердца подозренья б отвратила.

Поведал бы о горестях любви
Мой чистый вздох, к которому она,
Я знаю, в небе с болью слух склонила.

CCCXVII

Амур меня до тихого причала
Довел лишь в вечереющие годы
Покоя, целомудрия - свободы
От страсти, что меня обуревала.

Не потому ль душа любимой стала
Терпимее к душе иной породы?
Но Смерть пришла и загубила всходы.
Все, что растил, - в единый миг пропало.

А между тем уж время приближалось,
Когда она могла б внимать сердечно
Моим словам о нежности, что длится.

В ее святых речах сквозила б жалость...
Но стали бы тогда у нас, конечно,
Совсем иными волосы и лица...

CCCXVIII

Когда судьба растенье сотрясла,
Как буря или как удар металла,
И обнажились корни догола,
И голая листва на землю пала,

Другое Каллиопа избрала
С Эвтерпой - то, что мне потом предстало,
Опутав сердце; так вокруг ствола
Змеится плющ. Все началось сначала.

Красавец лавр, где, полные огня,
Мои гнездились прежде воздыханья,
Не шевельнув ни веточки в ответ,

Оставил корни в сердце у меня,
И есть кому сквозь горькие рыданья
Взывать, но отклика все нет и нет.

CCCXIX

Промчались дни мои быстрее лани,
И если счастье улыбалось им,
Оно мгновенно превращалось в дым.
О сладостная боль воспоминаний!

О мир превратный! Знать бы мне заране,
Что слеп, кто верит чаяньям слепым!
Она лежит под сводом гробовым,
И между ней и прахом стерлись грани.

Но высшая краса вознесена
На небеса, и этой неземною
Красой, как прежде, жизнь моя полна,

И трепетная дума сединою
Мое чело венчает: где она?
Какой предстанет завтра предо мною?

CCCXX

Как встарь, зефир над нежными холмами;
Да, вот они, где дивный свет явился
Очам моим, что небу полюбился,
Смяв пыл и радость горем и слезами.

Тщета надежд с безумными мечтами!
Меж сирых трав источник помутился,
И пусто гнездышко. Я с ним сроднился,
Здесь жив, здесь лечь и бренными костями

Да изойдут и сладкие рыданья,
Не жгут и очи сердца прах остылый,
И отдых обретут мои страданья.

Владыка мой был щедр нещадной силой:
Лицом к лицу с огнем - я знал пыланья!
Оплакиваю ныне пепел милый.

CCCXXI

Тут не гнездо ли Феникса живого?
Здесь перья злато-рдяные слагала
И под крылом мне сердце согревала
Та, что поныне внемлет вздох и слово.

Здесь и страданья сладкого основа:
Где то лицо, что, все светясь, вставало,
Жизнь, радость, пыл и мощь в меня вливало?
Была - одна, едина - в небе снова.

Покинут, одиноко изнываю
И все сюда влачусь, исполнен боли,
Твои святыни чту и воспеваю;

Холмы все вижу в полуночном доле
И твой последний взлет к иному краю
Здесь, где твой взор дарил рассвет юдоли.

CCCXXII

Нет, не читать без судорог ума,
Без дрожи чувств, глазами без печали
Стихи, что благостью Любви сияли -
Их сочинила Доброта сама.

Тебе претила зла земного тьма -
И ныне светишь из небесной дали;
Стихи, что Смертью преданы опале,
Ты всыпал снова в сердца закрома.

Ты б наслаждался новыми плодами
Моих ветвей. Какая из планет
Завистливо воздвигла Смерть меж нами?

Кто скрыл тебя, чей неизбывный свет
Я вижу сердцем и пою устами,
Тебя, чьим словом я бывал согрет?

CCCXXVI

Теперь жестокой дерзости твоей
Я знаю, Смерть, действительную цену:
Цветок прекрасный гробовому плену
Ты обрекла - и мир теперь бедней.

Теперь живому свету наших дней
Ты принесла кромешный мрак на смену,
Но слава, к счастью, не подвластна тлену,
Она бессмертна, ты ж костьми владей,

Но не душой: покинув мир суровый,
Ей небо радовать своим сияньем,
И добрым людям не забыть ее.

Да будет ваше сердце, ангел новый,
Побеждено на небе состраданьем,
Как в мире вашей красотой - мое.

CCCXXVII

Дыханье лавра, свежесть, аромат -
Моих усталых дней отдохновенье, -
Их отняла в единое мгновенье
Губительница всех земных отрад.

Погас мой свет, и тьмою дух объят -
Так, солнце скрыв, луна вершит затменье,
И в горьком, роковом оцепененье
Я в смерть уйти от этой смерти рад.

Красавица, ты цепи сна земного
Разорвала, проснувшись в кущах рая,
Ты обрела в Творце своем покой.

И если я недаром верил в слово,
Для всех умов возвышенных святая,
Ты будешь вечной в памяти людской.

CCCXXVIII

Последний день - веселых помню мало -
Усталый день, как мой остатний век!
Недаром сердце - чуть согретый снег -
Игралищем предчувствий мрачных стало.

Так мысль и кровь, когда нас бурей смяло,
Как в лихорадке, треплет жизни бег.
Был радостей неполных кончен век,
Но я не знал, что время бед настало.

Ее прекрасный взор - на небесах,
Сияющий здоровьем, жизнью, светом.
А мой убог - пред ним лишь дольный прах.

Но черных искр я ободрен приветом:
"Друзья! До встречи в благостных краях -
Не в вашем мире горестном, а в этом!"

CCCXXIX

О час, о миг последнего свиданья,
О заговор враждебных мне светил!
О верный взор, что ты в себе таил
В минуту рокового расставанья?

Я твоего не разгадал молчанья.
О, до чего я легковерен был,
Решив, что часть блаженства сохранил!
Увы! Рассеял ветер упованья.

Уже тогда была предрешена
Ее судьба, а значит - и моя,
Отсюда и печаль в прекрасном взоре;

Но очи мне застлала пелена,
Не дав увидеть то, что видел я,
О большем не подозревая горе.

CCCXXX

Прекрасный взор мне говорил, казалось:
"Меня ты больше не увидишь тут,
Как вдалеке твои шаги замрут, -
Смотри, чтоб сердце после не терзалось".

Предчувствие, зачем ты отказалось
Поверить, что мучения грядут?
Значение прощальных тех минут
Не сразу, не тогда, потом сказалось.

Ее глаза безмолвные рекли
Моим: "Друзья, которых столько лет
Мы были вожделенное зерцало,

Нас небо ждет - совсем не рано, нет! -
Мы вечную свободу обрели,
А вам, несчастным, жить еще немало".

CCCXXXIII

Идите к камню, жалобные строки,
Сокрывшему Любовь в ее расцвете,
Скажите ей (и с неба вам ответит,
Пусть в прахе тлеть велел ей рок жестокий),

Что листья лавра в горестном потоке
Ищу и собираю; листья эти -
Последние следы ее на свете -
Ведут меня и близят встречи сроки,

Что я о ней живой, о ней в могиле -
Нет, о бессмертной - повествую в муке,
Чтоб сохранить прелестный образ миру.

Скажите ей - пусть мне протянет руки
И призовет к своей небесной были
В мой смертный час, как только брошу лиру.

CCCXXXIV

Коль верности награда суждена
И горе не осталось без ответа,
Я жду награды: вера ярче света
И в мир, и в Донну мной соблюдена.

Мои желанья ведает она.
Они все те же, только не примета -
Лицо иль слово - ей сказали это,
Но вся душа пред ней обнажена.

Следя с небес за мной, осиротелым,
Она себя являет нежным другом,
Вздыхая обо мне со мною вместе.

И верю, что, расставшись с бренным телом,
Я снова встречусь с ней и с нашим кругом
Воистину друзей Христа и чести.

CCCXXXV

Средь тысяч женщин лишь одна была,
Мне сердце поразившая незримо.
Лишь с облаком благого серафима
Она сравниться красотой могла.

Ее влекли небесные дела,
Вся суета земли скользила мимо.
Огнем и хладом тягостно палима,
Моя душа простерла к ней крыла.

Но тщетно - плоть меня обременяла;
Навеки Донну небеса призвали,
И ныне холод мне сжимает грудь:

Глаза - ее живой души зерцала, -
О, для чего Владычица Печали
Сквозь вас нашла свой беспощадный путь?

CCCXXXVI

Я мыслию лелею непрестанной
Ее, чью тень отнять бессильна Лета,
И вижу вновь ее в красе расцвета,
Родной звезды восходом осиянной.

Как в первый день, душою обаянной
Ловлю в чертах застенчивость привета.
"Она жива, - кричу, - как в оны лета!"
И дара слов молю из уст желанной.

Порой молчит, порою... Сердцу дорог
Такой восторг!.. А после, как от хмеля
Очнувшийся, скажу: "Знай, обманула

Тебя мечта! В тысяча триста сорок
Осьмом году, в час первый, в день апреля
Шестый - меж нас блаженная уснула".

CCCXXXVII

Мой лавр любимый, ты, с кем не сравнится
Благоуханной роскошью восток
И кем вчера по праву запад мог
Как редкой драгоценностью гордиться,

Любовь - твоя великая должница:
Красы и добродетели чертог,
Ты властно моего владыку влек
Под сенью благородной опуститься.

Тебя избрав навеки для гнезда
Высоких дум, - пылая, трепеща,
Я счастлив был, я в жизни знал блаженство.

Был мир тобою полон, и тогда,
Стократ украсить небеса ища,
Господь прибрал тебя, о совершенство!

CCCXXXVIII

Ты погасила, Смерть, мое светило,
Увял нездешней красоты цветок,
Обезоружен, слеп лихой стрелок,
Я тягостен себе, мне все постыло.

Честь изгнала, Добро ты потопила,
Скорблю один, хоть всех постигнул рок.
Растоптан целомудрия росток,
И что, какая мне поможет сила?

Мир пуст и дик. Земля и Небеса
Осиротевший род людской оплачут -
Луг без цветов, без яхонта кольцо.

Кто понимал, что в ней - земли краса?
Лишь я один да Небеса, что прячут
От нас ее прекрасное лицо.

CCCXXXIX

С тех пор как небо мне глаза раскрыло
И подняли меня Амур и знанье,
Я видел сам, как в смертное созданье
Свой блеск вливало каждое светило.

Иные мне, бессмертные явило
Высокие обличья мирозданье,
Которых ни земное созерцанье,
Ни робкое сознанье не вместило.

Вот почему для той, что ныне Бога
Ко мне склоняет, все мои писанья
Из бездны бездн добыли так немного:

Перо не обгоняет дарованья,
И человек, чье зрение убого,
На солнце глядя, видит лишь сиянье.

CCCXL

Мой драгоценный, нежный мой оплот,
Который скрыла от меня могила
И благосклонно небо приютило,
Приди к тому, кто состраданья ждет.

Ты посещала сны мои, но вот
Меня и этой радости лишила.
Какая останавливает сила
Тебя? Ведь гнев на небе не живет,

Что пищу на земле в чужих мученьях
И сердцу доброму несет подчас,
Тесня Амура в собственных владеньях.

Ты зришь меня, ты внемлешь скорбный глас,
Утешь - не наяву, так в сновиденьях,
Сойди ко мне, сойди еще хоть раз.

CCCXLI

Чья доброта на небо вознесла
Мою печаль и мой укор судьбине,
Чтобы моя владычица поныне
Являться мне во всей красе могла,

Исполнена душевного тепла
И кротости, чужда былой гордыни?
И, обретая силы в благостыне,
Я вновь живу - и жизнь моя светла.

Блаженна та, кто благость льет в другого
Доступными лишь им - ему и ей -
Видением и тайным смыслом слова.

Я слышу: "Верный мой, не сожалей
О том, что я была с тобой сурова", -
И меркнет солнце от таких речей.

CCCXLII

Питаю сердце тем, чего довольно
От господина моего имею.
Зальюсь слезами, вздрогнув, побледнею, -
Так от глубокой раны сердцу больно.

Но часто мне, простертому безвольно,
Является она. Нет схожих с нею!
И у моей постели - я не смею
Взглянуть! - она садится, сердобольна.

Лицом горячим чувствую прохладу
Руки, которой сердце так желало,
И речь ее приносит мне отраду:

- Не плачь по мне. Ужель ты плакал мало?
С отчаяньем и знанью нету сладу.
Будь жив и ты, как я не умирала.

CCCXLIII

Ни взгляда, ни лица, ни золотого
Сиянья головы ее склоненной.
Из уст ее, на небо вознесенной,
Никто не слышит ангельского слова.

Как я живу? - я удивляюсь снова.
Да я б и не жил, если б истомленной
Душе ниспослан не бывал Мадонной
Свиданья миг средь сумрака земного.

И как она внимательна при этом
К словам того, чьи муки так жестоки,
Под утро приходя к нему с приветом.

Когда же день забрезжит на востоке,
Она уходит, вспугнутая светом,
И влажны у нее глаза и щеки.

CCCXLIV

Быть может, сладкой радостью когда-то
Была любовь, хоть не скажу когда;
Теперь, увы! она - моя беда,
Теперь я знаю, чем она чревата.

Подлунной гордость, та, чье имя свято,
Кто ныне там, где свет царит всегда,
Мне краткий мир дарила иногда,
Но это - в прошлом. Вот она, расплата!

Смерть унесла мои отрады прочь,
И даже дума о душе на воле
Бессильна горю моему помочь.

Я плакал, но и пел. Не знает боле
Мой стих разнообразья: день и ночь
В глазах и на устах - лишь знаки боли.

CCCXLV

Любовь и скорбь - двойная эта сила
Толкнула мой язык на ложный путь:
Сказать о милой то, что, правдой будь,
Кощунством бы невероятным было!

В том, что безмерных мук не облегчила,
Что утешеньем не согрела грудь,
Блаженную жестоко упрекнуть,
Чья плоть навеки хладным сном почила!

Слезам предел стараюсь положить...
Да будет в этот ад пред ней дорога
Закрыта! Жажду умереть и жить.

Она прекрасней, чем была, намного
И рада в сонме ангелов кружить
У ног всемилостивейшего Бога.

CCCXLVI

Когда она почила в Боге, встретил
Лик ангелов и душ блаженных лик
Идущую в небесный Град; и клик
Ликующий желанную приветил.

И каждый дух красу ее приметил
И вопрошал, дивясь: "Ужель то лик
Паломницы земной? Как блеск велик
Ее венца! Как лен одежды светел!.."

Обретшая одну из лучших доль,
С гостиницей расставшаяся бренной,
Оглянется порою на юдоль -

И, мнится, ждет меня в приют священный.
За ней стремлю всю мысль, всю мощь, всю боль...
"Спеши!" - торопит шепот сокровенный.

CCCXLVII

О Госпожа, с началом всех начал
Над нами ныне сущая по праву.
Там, в небесах, твою земную славу
Не пурпур и не жемчуг увенчал.

Я редкостнее чуда не встречал,
И, Бог свидетель, не одну оправу
Я так любил, но и уму и нраву
Я слезы и чернила расточал.

С небесной высоты тебе заметней,
Что одного я жажду неизменно:
Всегда встречать лучи прекрасных глаз.

Для примиренья распри многолетней
С отринутой ради тебя вселенной -
Моли, чтоб я скорее был у вас.

CCCXLVIII

От облика, от самых ясных глаз,
Которые когда-либо блистали,
От кос, перед которыми едва ли
Блеск золота и солнца не угас,

От рук ее, которые не раз
Строптивейших Амуру покоряли,
От легких стоп - они цветов не мяли,
От смеха - с ним гармония слилась, -

Я черпал жизнь у той, с кем ныне милость
Царя небес и вестников его.
А я стал наг, и все вокруг затмилось.

И утешенья жажду одного:
Чтоб, мысль мою прозрев, она добилась
Мне с нею быть - для счастья моего.

CCCXLIX

Я поминутно, мнится мне, внемлю
Послу Мадонны; шлет его, взывая;
И вот - во мне, вокруг - вся жизнь - иная,
А годы столь смирили мысль мою, -

Что сам себя едва я узнаю,
Все издавна привычное меняя,
Срок был бы счастлив знать, но роковая
Грань, чую, близко: я уж на краю.

О день блажен, когда тюрьму земную
Покину, свой покров раздранный сброшу,
Тяжелый, утлый, смертный; воспарю -

И, в черной тьме покинув жизни ношу,
Такой чистейшей выси возревную,
Что я Творца и Донну там узрю.

CCCL

Богатство наше, хрупкое как сон,
Которое зовется красотою,
До наших дней с такою полнотою
Ни в ком не воплощалось, убежден.

Природа свой нарушила закон -
И оказалась для других скупою.
(Да буду я с моею прямотою
Красавицами прочими прощен!)

Подлунная такой красы не знала,
И к ней не сразу пригляделись в мире,
Погрязшем в бесконечной суете.

Она недолго на земле сияла
И ныне мне, слепцу, открылась шире,
На радость незакатной красоте.

CCCLI

Суровость неги, мягкость отклоненья,
Вся - чистая любовь и состраданье,
Изящна и в презренье, - страсть, пыланье
Во мне умерить мнила, нет сомненья;

Речей ее светились выраженья
Достоинством и тонкостью - вниманье;
Цвет чистый, ключ красы, что в обаянье
Все низкие смывает помышленья;

Взор неземной, творящий перст блаженной,
То гордый, весь - запрет надежд и пыла,
То быстрый, мощь дарящий жизни бренной;

В чудесных этих измененьях было
Мне явлено, где корень неизменный
Спасенья, в коем иссякала сила.

CCCLII

Блаженный дух, ко мне, средь дум своих,
Склонявший взор, светлей, чем луч небесный,
Давая жизнь словам и вздохам песней
(Моя душа не забывает их),

Проходишь ты в видениях моих
Среди фиалок, рощицей прелестной,
Не женщина, но ангел бестелесный,
В своем сиянье сладостен и тих.

К Зиждителю ты возвратилась вновь,
Отдав земле прелестнейшее тело,
Твоя судьба в том мире высока.

Но за тобой ушла с земли Любовь
И Чистота, - и Солнце потускнело,
И Смерть впервые стала нам сладка.

CCCLIII

Пичужка, ты поешь ли, улетая,
Или оплакиваешь то, что было,
Зимы и ночи близкой ждешь уныло,
Минувшей неги пору вспоминая;

Ты, как свои живые муки зная
Все, что меня не меньше истомило,
На грудь бы к безутешному склонила
Полет, с несчастным горестно стеная.

Не ведаю, равны ли мы в потере;
Оплакиваешь, мнится, ты живую;
Мне ж смерть и небо, жадны в равной мере.

Ввек уделили ночь и зиму злую, -
И вот с тобой в одной тоске и вере
О сладостных и горьких днях горюю.

CCCLIV

Амур, благое дело соверши,
Услышь меня - и лире дай усталой
О той поведать, кто бессмертной стала,
На помощь бедной музе поспеши.

Уверенность моим строкам внуши,
Чтоб в каждой правда восторжествовала:
Мадонна равных на земле не знала
Ни в красоте, ни в чистоте души.

Он: "Дело не из легких, скажем прямо.
В ней было все, что любо небесам,
И ею горд недаром был всегда я.

Такой красы от первых дней Адама
Не видел мир, и если плачу сам,
То и тебе скажу - пиши, рыдая".

CCCLV

О время, ты в стремительном полете
Доверчивым приносишь столько зла!
О быстрые - быстрее, чем стрела, -
Я знаю, дни, как вы жестоко лжете!

Но я не вас виню в конечном счете:
Природа вам расправила крыла,
А мне глаза, несчастному, дала,
И мой позор и мука - в их просчете.

Надежный берег есть - к нему привлечь
Давно пора вниманье их, тем боле
Что вечных бед иначе не пресечь.

Амур, не ига твоего, но боли
Душа моя бежит: о том и речь,
Что добродетель - это сила воли.

CCCLVI

В мой угол аура веет - и впиваю
Священную, и в сновиденье смею
Делиться с нею всей бедой моею,
Как пред живой, бывало, не дерзаю.

Со взгляда нежного я начинаю,
Мне памятного мукой долгой всею;
Потом - как, рад и жалок, полон ею,
За часом час и день за днем страдаю.

Она молчит; от жалости бледнея,
Мне в очи смотрит и вздохнет порою
И лик слезою чистой украшает.

Моя душа, терзаясь и болея,
Себя корит и плачет над собою
И, пробудясь, сознанье обретает.

CCCLVII

Мне каждый день - длинней тысячелетий
Без той, кого на землю не вернуть,
Кто и сейчас мне указует путь
В иную жизнь из этой тесной клети.

Не в силах мира суетного сети
Меня поймать - я знаю мира суть!
Я должен годы долгие тянуть
И черпать силы в лучезарном свете.

К чему страшиться смерти? Ведь Господь
На муку и на гибель шел смиренно,
Терпел, в ничтожество ввергая плоть;

Ведь смерть, оледенив Мадонне вены,
Величья не посмела побороть, -
И светлый лик сиял без перемены.

CCCLVIII

От смерти горьким сладкий лик не стал,
Но смерть пред сладким ликом стала сладкой.
Могу ли длить мгновенья жизни краткой,
Коль шаг любимой путь мне указал?

И тот, кто наших праотцев подъял
Из преисподней, на злодейства падкой,
Благою смерть явил, не супостаткой.
Приблизься, смерть! Тебя давно я ждал.

Не медли, смерть! Тебя я вожделею.
Пусть мой не пробил час - я был обязан
Уйти в тот миг, когда она ушла.

С тех пор и дня без мук я жить не смею -
Я с нею в жизни, с нею в смерти связан,
И день мой смерть Мадонны прервала.

CCCLXI

Глас моего твердит мне отраженья,
Что дух устал, что изменилось тело,
Что сила, как и ловкость, ослабела:
Исчез обман: старик ты, нет сомненья.

Природа требует повиновенья;
Бороться ль? - время силу одолело
Быстрей воды, гасящей пламень смело;
За долгим тяжким сном - час пробуждения -

Мне ясно: улетает жизнь людская,
Что только раз дана, свежа и здрава:
А в глуби сердца речь внятна живая -

Той, что, теперь вне смертного состава
Жила, единственная, столь сияя,
Что, мнится, всех других померкла слава.

CCCLXII

На крыльях мысли возношусь - и что же:
Нет-нет и к тем себя почти причту,
Кто обрели, покинув суету,
Сокровище, что всех земных дороже.

Порою стынет сердце в сладкой дрожи,
Когда уверен я, что слышу ту,
О ком скорблю: "Люблю тебя и чту, -
Ты внутренне другой и внешне - тоже".

Меня к владыке своему она
Ведет, и я молю позволить впредь
Мне оба лика зреть - ее и Бога.

В ответ: "Твоя судьба предрешена.
Лет двадцать - тридцать нужно потерпеть.
Не падай духом - разве это много!"

CCCLXIII

Смерть погасила солнце. Легче глазу
От стрел слепящих отдыхать впотьмах.
Кто жгла и леденила - стала прах.
Увял мой лавр, оставив место вязу.

Есть в этом боль и облегченье сразу:
Сегодня мысли дерзкие и страх
Мне чужды, и росток надежд зачах,
И скорбь не полнит сердца до отказу.

Ни ран, ни исцеленья нет ему,
И я опять свободою владею
И сладостной и горькой, и к тому,

Кто небо движет бровию своею,
Я возвращаюсь - к Богу моему, -
Устав от жизни, но не сытый ею.

CCCLXIV

Лет трижды семь повинен был гореть я,
Амуров раб, ликуя на костре.
Она ушла - я дух вознес горе.
Продлится ль плач за грань десятилетья?

Страстей меня опутавшую сеть я
Влачить устал. Подумать о добре
Давно пора. Твоей, Господь, заре
Я старости вручаю перволетья!

Зачем я жил? На что растратил дни?
Бежал ли я змеи греха ужасной?
Искал ли я Тебя? Но помяни

К Тебе мой вопль из сей темницы страстной,
Где Ты меня замкнул, и чрез огни
Введи в Свой рай тропою безопасной!

CCCLXV

В слезах былые времена кляну,
Когда созданью бренному, беспечный,
Я поклоняться мог и жар сердечный
Мешал полет направить в вышину.

Ты, видящий паденья глубину,
Царю небес, невидимый Предвечный,
Спаси мой дух заблудший и увечный,
Дай милосердно искупить вину,

С тем чтобы если я предела войнам
Не видел в тщетном вихре бытия,
Хотя бы сделать мой уход пристойным.

Да увенчает доброта Твоя
Остаток дней моих концом достойным!
Лишь на Тебя и уповаю я.

Источник:
Петрарка Ф. Сонеты. - М.: ТОО Летопись, 1997

Сайт создан в системе uCoz